Жиль Вильнев. Любимец Энцо Феррари и болельщиков Формулы-1

[gp2]

IS Started!!!
В этом весь Жиль!!!

Обратите внимание - Вильнёв поднимает руку вверх. Так раньше все гонщики сигнализировали, что у них с машиной проблемы и автомобиль "медленно" движется по трассе.

[gp2]

Хотя в случаи с Жилем цифры мало что значат, но все же:

Гран-при в Ф-1: 68
Старты в Ф-1:_ 67
Очки:________ 107
Победы:______ 6
Подиумы:_____ 13
Поул-позишн:__ 2
Первый ряд:___ 8
Лучшие круги:__ 8
Хет-трики:______ 1
Лидирование от старта до финиша: 1
Большие шлемы: 1
Круги:________ 3282
Круги лидирования: 532
Километры: ___ 15187.52
Километры лидирования: 2239.65

[gp2]

" Он был самый сумасшедший гонщик, из всех, что я знал в Формуле-1. На трассе он был диким, а в жизни - мягок и обаятелен. Несмотря на это он был абсолютно честен и на треке и вне его."

Ники Лауда

"Мое прошлое для меня ассоциируется с печалью ... отец, мать, коллега, сестра, жена ... моя жизнь полна грустных воспоминаний. Я оборачиваюсь назад и вижу эти лица ... и среди этих родных и близких мне людей, я вижу лицо этого большого человека: Жиля Вильнева."

Энцо Феррари

[gp2]

История дуэлей. Жиль Вильнёв.

В 1931 году один из величайших гонщиков довоенной эпохи Тацио Нуволари за рулем Alfa Romeo 8C 2300 обогнал биплан Caproni 100 в гонке на 20 км.

Спустя 50 лет после победы Нуволари, в 1981 году, состоялась дуэль между Ferrari 126 CK с Жилем Вильнёвом за рулем и истребителем F-104. Самолет назвали Starfighter - "Звездный боец". Хотя в Европе за многочисленные катастрофы и характерный внешний вид эта машина получила прозвище "летающий гроб". Как бы то ни было, на километровой дистанции Ferrari, с которой для уменьшния сопротивления воздуха сняли переднее и заднее антикрылья, разогналась до 420 км/ч и оказалась быстрее самолета. Поверженный F-104 в качестве трофея достался Ferrari и был выставлен на всеобщее обозрение на испытательной трассе команды во Фьорано. Истребитель находится там и по сей день.

На основе материалов журнала Формула и почтовых рассылок Интернет.

[gp2]

Жиль Вильнёв. Только скорость!

На таких, как Жиль Вильнев, сорвиголовах держался и держится автоспорт. Это благодаря их авариям, увечьям и смертям еще не загнулись формулы, ралли и рейды. И неизвестно, кормили ли патрициев во время гладиаторских боев, но чужой риск плюс гамбургеры, с точки зрения любого философа, обязаны собирать полную арену.
На одной из квалификаций в Сильверстоуне Вильнев, впервые усевшись за руль McLaren M23 и стремясь произвести впечатление на боссов команды, так "рвал подметки", что 19 раз (!) вылетал с трассы. Он установил своего рода антирекорд, размозжив столько Ferrari, сколько никто другой до него и до сих пор. Великий конструктор Энцо Феррари хотя и любил Жиля как родного сына, называл его "великим деструктором" (High Priest Of Destruction). Гонки, в которых участвовал Вильнев, коммендаторе Энцо предпочитал смотреть по телевизору с валидолом под языком - не мог видеть, как канадец с легкостью фокусника превращает его машины в коровьи лепешки.
Придя в самую знаменитую "конюшню", Вильнев в первом же сезоне стал прессовать Ferrari в металлические кизяки. Семь этапов - шесть болидов под списание. На Гран-при Японии его машина улетела в толпу зрителей. Итог - два трупа, 25 раненых. После подобного дебюта лепешку впору было делать из гонщика, к слову, выскочившего из переделки без единой царапины. Но Вильнева оставили в команде. В аварии миниатюрный канадец попадал не из-за отсутствия мастерства, а вследствие отчаянной борзости, особенно контрастирующей с расчетливой ездой Ники Лауды, предшественника Вильнева в Ferrari. Формуле-1 нужны были борзые ребята.

Долетыш.

"Жить быстро и умереть молодым" по отношению к некоторым - всего лишь пижонская метафора, применительно к Вильневу - биографический факт. Впрочем, его биография могла бы быть еще короче и не выйти даже за пределы одного из трех циклов: детство, отрочество, юность. Квебекским газетам впору было каждый день резервировать место для некролога о местном стрит-рейсере, гонявшемся на всем, что движется или хотя бы шевелится. Газонокосилка соседа шевелилась исправно до тех пор, пока Вильнев тайком не снял с нее мотор, чтобы приладить на самодельный карт. Также исправно колесил по канадской провинции новенький Pontiac Grand Parisienne. Взрослеющий отпрыск завернул отцовский автомобиль вокруг фонарного столба, записав его в разряд "не подлежащих восстановлению". Вообще, его отцу следовало бы внимательнее читать знаки судьбы и крепко подумать еще тогда, когда трехлетний Жиль попросил его открутить со своего велосипеда - их придумали трусы - колесики боковой поддержки. Но бесшабашность, она же безбашенность - черта наследственная. А в случае с Вильневым и вовсе фамильная. Дорожные штрафы съедали большую часть заработка старшего Вильнева - в миру медлительного и даже чересчур степенного настройщика фортепьяно. Младший брат Жиля, Жак - тоже энтузиаст быстрой езды и гонщик отнюдь не мелкого калибра. Он побеждал в нескольких североамериканских гоночных сериях, первым из канадцев выиграл престижный Indy race. Другой Жак Вильнев, сын Жиля - и вовсе чемпион Формулы-1. В общем, как любят выражаться спортивные репортеры, в жилах всей семейки тек "бензин, а не водица".

Те же журналисты, вспоминая, "каким он парнем был", обычно добавляют, что Вильнев действовал по принципу "все или ничего" и стремился выжать максимум из машины. Но это, конечно, газетный штамп, и ничего более. Так в принципе можно сказать про любого пилота. Другое дело, что Вильнев пытался выжать максимум из самого себя. Зная, какую важную роль в работе гонщика имеет развитое периферийное зрение, он постоянно занимался с офтальмологом специальной гимнастикой для глаз. Коллеги по Скудерии шутили, Жиль был и так остроглазый. Некоторые предлагали завязывать Вильневу органы зрения - может быть, тогда этот сумасшедший начал бы ездить медленнее. Хотя это вряд ли. Носиться вслепую канадцу было вполне привычно. Ведь свою карьеру он начинал как гонщик-механик на гонках снегоходов, в первый же сезон выиграв чемпионат Северной Америки (позже он установил своеобразное достижение, став первым на 32 из 36 гонок) и зарекомендовав себя там полнейшим "отморозком".

Сделаем это по-быстрому.

Боксер из бородатого анекдота про спортсменов на вопрос: "С помощью чего можно легко победить девушку?" - отвечает с профессиональной предсказуемостью: "С помощью нокаута". Свою будущую спутницу жизни, девушку по имени Джоан, Жиль победил просто - он ее укатал. Причем на первом же blind date (то есть "свидании вслепую" - еще один штрих, напрашивающийся к портрету нашего героя). Будущая миссис Вильнев не знала, на что она соглашается, принимая тривиальное предложение "поедем, красотка, кататься". После покатушек по городу, "в котором словно бы исчезли светофоры, пешеходы и полицейские", красотка сидела впечатанная в кресло. "Я не могла пошевелиться, была ни жива и ни мертва. И он мог попросить меня не только о дружеском поцелуе, я все равно не в силах была бы отказать".
Из всей церемонии свадьбы госпожа Вильнев запомнила только то, что под венец Жиль привез ее на "Форде". Это был Boss 429 Mustang. На этой же машине они поехали в придорожный мотель, где и провели первую брачную ночь. Место расположения и название мотеля Джоан не помнит: "Я зажмурилась от страха - вжик, и мы уже были там". Она так и не смогла привыкнуть к водительской манере мужа трогаться с педалью в пол, поворачивать без торможения, проскакивать светофоры на "розовый" и вклиниваться между машинами в дорожном потоке.
Профессор Сид Уоткинс, в свое время "главный по медицинской части" в Формуле-1, вспоминает, как он однажды на свою голову попросил Жиля подбросить его до аэропорта. Бедный профессор не знал, что ездить вместе с Вильневым отказывался даже его напарник по команде Джоди Шектер, которого гонщик как-то подвез до испытательного полигона в Италии. Так вот, медик собирался сесть на заднее сиденье машины, но супруга Вильнева настояла оставить это место для нее. "Мы тронулись в путь, - вспоминает Уоткинс. - Я повернулся, чтобы поговорить с мадам Вильнев, но на заднем сиденье никого не было. Я изумился еще больше, когда нашел ее лежащей на полу машины! Свернувшись калачиком, Джоан без капли смущения объяснила, что когда за рулем ее муж, для нее это самое удобное место в машине".
Жена Вильнева показала себя истинной "декабристкой". Она ездила за мужем практически на все его соревнования. Их семейное гнездышко всегда было под боком, потому что было на колесах. Трейлер Вильневых на долгое время стал частью антуража многих паддоков. "Однажды Жиль пришел и сказал: "Дорогая, я продал наш дом". Я подумала, что теперь мы переедем в какое-нибудь более комфортное жилье. Но оказалось, что он продал наш трейлер, чтобы купить гоночную машину и участвовать в очередном чемпионате".

Маленький шустрый принц.

Истинных фанатов мотогонок, разумеется, может покоробить от однобокого изложения жизненного пути Жиля Вильнева. Тут есть резон, но не очень сильный. Да, действительно он был отличным семьянином, нежно любящим отцом, примером для молодежи, потому что никогда не пил и не курил. Да, он был скромен и обходителен. Даже с представителями СМИ, которые прозвали его "маленьким принцем" и не смогли поймать ни на чем предосудительном. Единственное пятно на своей репутации - в пору безденежья Вильнев подворовывал инструменты и расходники у компании Canadian Tire - он отмыл дочиста, подписывая своим именем колонку в одной из газет, пиаривших Canadian Tire.
И тем не менее "святым" можно назвать только пешехода Вильнева. За рулем он был настоящим исчадием ада.
В 1980 году на Гран-при Монако уже на первом круге случился большой завал, к которому сразу же поспешила машина медслужбы. Гонку почему-то сразу не остановили. Борьба продолжалась. Избежавшие столкновения болиды стремительно пролетали мимо медицинской "аварийки". Практически все пилоты уважительно обходили ее по максимально удаленной траектории. Все, кроме Вильнева. Он пронесся впритирку к медикам, не тормозя и не желая терять ни секунды. Ники Лауда называл его "самым сумасшедшим из всех нас".
Превосходную степень сумасшествия Вильнева иллюстрирует такой пример. На одной из квалификаций, где лучшего вообще-то определяют мгновения, он под проливным дождем прошел круг на 11 секунд быстрее, чем ближайший из соперников. Собственно за рисковую манеру вождения на грани вылета его боготворили больше, чем многих "формульных" чемпионов. Сам Жиль Вильнев за свою карьеру в Формуле-1 (правда, кроме этого были другие успехи - на формулах Ford и Atlantic, показательная победа над истребителем F-104, которого Вильнев обошел на своем Ferrari 126 по 1000-метровой дорожке) выиграл всего шесть Гран-при, в том числе и Гран-при Монреаля, на трассе, которую впоследствии назовут его именем.

Продолжение ниже...

[gp2]

В моей смерти прошу винить...

В смерти Жиля Вильнева - так уж сложилось - принято винить его вероломного партнера по команде Дидье Пирони. В 1982 году на трассе в Имоле Вильнев уверенно вел гонку. Пирони ехал следом. Чтобы гарантировать двойную победу, из штаба гонщикам приказали "притормозить". Вильнев послушался. Чем и воспользовался Пирони, в последнем повороте прошмыгнув мимо друга. Вильнев был взбешен, сказал, что отныне не обмолвится с Пирони ни единым словом и начнет бить его уже в ближайшей гонке. Француз был проклят.
8 мая 1982 года в сосновом лесу близ бельгийского Зольдера Ferrari под номером 27 мчался по влажной после утреннего ливня трассе, пытаясь изо всех сил превзойти в квалификации время того самого Дидье Пирони, когда перед ним возник March Йохена Масса, осторожно входящий в поворот. Затормозить Вильнев не смог или не захотел. Машина пролетела в воздухе свыше ста метров и упала вверх тормашками. "Я увидел, что Жиль был совершенно босой, - запишет потом медик команды. - На нем не было не только спортивных туфель, но и носков. Это был очень плохой признак". Перелом шейных позвонков не оставил Вильневу ни одного шанса.
Провидение сполна наказало Дидье Пирони. Сложные переломы обеих ног, которые он спустя совсем немного времени получил в столкновении с Аланом Простом, поставили крест на его карьере в Формуле-1. Еще через пять лет он и вовсе разбился на гонках океанских катеров. От гнева болельщиков Пирони не спасло даже то, что своего сына Дидье назвал Жилем...

По материалам журнала "Автопилот" за 2004 год.

[gp2]

***

Гран-при Бельгии в 1982 году прошло вовсе без участия команды Ferrari. После гибели Жиля Вильнева на квалификации команда Ferrari снялась с соревнований. По приказу тогдашнего премьер-министра Канады Пьера Трюдо тело гонщика на родину было доставлено самолетом королевских воздушных сил.

***

Когда болид Ferrari под управлением Вильнева в очередной превращался в бесформенное нагромождение деталей, механики в боксах говорили: "Ну, сегодня-то точно Старый Лис его выгонит!" Но Старый Лис, Энцо Феррари, прощал своему любимчику все аварии.

***

Жиль Вильнев хранил верность как одной женщине, так и одной команде. "Если бы у меня была возможность загадать три желания, первым было бы - стать гонщиком, вторым - участвовать в гонках Формулы-1, а третьим - выступать за команду Ferrari".

***

"Говорят, что я езжу, как сумасшедший, на трассе и за ее пределами. Они говорят, что я безумный, потому что улыбаюсь, когда мне грозит опасность. Может быть, я ненормальный, но я умру счастливым человеком, потому что буду делать то, что дает мне чувствовать себя живым".

[gp2]

[gp2]

Жиль Вильнёв. На пределе.

Везунчик... Счастливчик... Единственный любимец «железного» Коммендаторе – Энцо Феррари... Сумасшедший, рисковый, бесстрашный пилот, расколотивший вдрызг больше «черных жеребцов», чем все остальные гонщики Скудерии вместе взятые, но при этом много лет выходивший из всех аварий целым и невредимым... Великолепный гонщик, отчаянный боец на трассе, однажды по доброй воле отдавший титул партнеру и другу, ибо ценил дружбу и честное слово больше, чем победы... И погибший из-за того, что счел поступок друга предательством...
Он так и не стал чемпионом мира. Но был и остается в истории «Формулы-1» одним из тех крайне редких, а потому еще более драгоценных персонажей «Большого цирка», которых любят. Не за рекорды, титулы и победы, а просто за то, что они такие, какие они есть. За то, что они – то чудо, которого не может быть в реальной жизни, но, однако же, – есть, существует! А потому каждый раз так остро ощущается всеми их отсутствие, когда они вдруг уходят... Сегодня, спустя 15 лет после того, как «Маленький принц» Формулы-1 нашел свою судьбу в бельгийском Зольдере, он по-прежнему остается героем, кумиром, легендой для миллионов болельщиков во всем мире. Итак...
Канадца Жиля Вильнёва можно легко назвать самым безрассудно-смелым гонщиком конца 70-х годов. При нашей первой встрече он выразил надежду, что моя профессиональная помощь ему никогда не потребуется. Я вспомнил его слова в тот трагический день 1982 года, когда Жиль попал в фатальную аварию на последних минутах квалификационных заездов в Зольдере...
Однажды я, на свою голову, столкнулся с Жилем в вестибюле отеля в Сан-Паулу. Он предложил подбросить до трассы в Интерлагосе, и я согласился, не предполагая, какое испытание мне предстоит. Жена Вильнева была вместе с ним, поэтому когда мы подошли к автомобилю, арендованному Жилем, я собрался было сесть на заднее сиденье, однако она настойчиво попросила меня перебраться на переднее. Мы тронулись в путь. Я повернулся, чтобы поговорить с мадам Вильнёв и... не увидел ее! После секундного замешательства мне все-таки удалось ее обнаружить – лежащей на полу машины. Видя мое изумление, она любезно пояснила, что для нее это нормальное состояние, и вскоре я понял почему.
Даже за рулем обычной машины Жиль доводил всех до предынфарктного состояния. Он свято верил в своеобразную «теорию бреши», что в любой дорожной коллизии всегда можно отыскать свободное пространство для маневра. Чтобы избежать столкновения, надо только успеть юркнуть в эту дырку!.. А потому за рулем он не обращал ни малейшего внимания на габаритные огни впередиидущих машин и красные глаза светофоров, болтал без умолку и лихо лавировал в потоке транспорта, абсолютно не задумываясь и не снижая скорости. Когда мы прибыли на автодром, он еще поинтересовался у меня, не хочу ли я вернуться с ним обратно!!! В воскресенье вечером Жиль попросил оказать ему услугу: отогнать машину в аэропорт и там сдать ее обратно в арендную контору. Я влез в оставшуюся от автомобиля кучу металлолома и обнаружил, что сцепление не работает. Тогда я с облегчением сдал ключи служащему отеля и нанял такси.
Тревор Рув, бывший в то время секретарем GPDA, рассказывал мне позднее, что вертолетом Жиль управлял в том же стиле, – он постоянно взлетал с нулевым запасом горючего и с холодной самоуверенностью лавировал между высоковольтными проводами и столбами электропередач.
В 1980 году в Монако на первом же круге в повороте Сен-Девот случился большой завал, в котором приняли участие Дели, Жарье и Джакомелли. Естественно, наша машина медслужбы (вел ее тогда Жаки Икс), как обычно, ушедшая на трассу позади пелетона, вынуждена была несколько задержаться. В результате лидеры и остальная часть пелетона уже пошли на второй круг, когда мы только еще миновали бассейн! Икс припарковал машину сбоку у отбойника – и стремительные болиды промчались мимо нас один за другим, причем каждый уважительно обходил наш автомобиль по максимально широкой траектории. Каждый – но не Вильнева! Он пронесся впритирку к нам, не желая уступать ни сантиметра пространства, ни миллисекунды времени.
1982-й для F1 был ужасным годом. Пожалуй, я могу его сравнить только с годом 1994-м. Мне думается, что тот трагический узел психологических проблем, который привел к несчастью 8 мая в Зольдере, завязался несколько раньше, в Имоле. Оба гонщика Ferrari – и Дидье Пирони – были великолепными, агрессивными и опытными пилотами. Мне всегда казалось, что из них двоих Пирони был человеком более нервным (по крайнем мере, частота пульса у него была постоянно выше, чем у Жиля). Во время гонки в Имоле моя машина находилась слева от последнего поворота при въезде на прямую старт-финиш. На последнем круге обе Ferrari промчались мимо меня: Вильнев был впереди, Пирони шел вторым, в том же порядке они благополучно вышли из последнего поворота. Вильнев спокойно собирался пересечь финишную линию, когда его друг и партнер по команде Пирони прибавил в скорости и в последнем рывке обошел Жиля прямо на финишной прямой! Позднее я увидел в телезаписи, что на подиуме Жиль выглядел ужасно – он казался больным, расстроенным и удрученным.
Восьмого мая в Зольдере стоял прекрасный день. Последние минуты квалификации всегда очень опасны, и я с нетерпением ждал клетчатого флага. Я был в фургоне на станции Mercedes, когда увидел, что на выходе с пит-лейна Роланд Брайансеред машет красным флагом, подзывая нас. Мы бросились вперед, и в Ferrari, покидающей пит-лейн, я узнал машину Пирони. Чем ближе мы подходили к месту аварии, тем больше обломков валялось вокруг. Наконец, мы увидели пустую разбитую Ferrari. Это была машина Вильнева... В моей памяти всплыли слова Жиля в момент нашей первой встречи: «Надеюсь, док, вы никогда мне не понадобитесь!» На месте катастрофы уже находился медицинский автомобиль, и бельгийский хирург, закончив первый осмотр Вильнева, ожидал меня.
Жиля выбросило из машины, он перелетел через трассу и упал справа около нее, около ограждения. Когда я подошел к нему, оказалось, что канадец не дышит. Немедленно, при помощи кислородной маски, мы попытались восстановить дыхание. Жиль был смертельно бледен, зрачки расширены. У него не оказалось никаких видимых повреждений, и мы пришли к выводу, что речь, видимо, идет о переломе позвоночника. Мне запала в память странная деталь – босые ноги Жиля. Его обувь и даже носки почему-то отсутствовали... Я поднял глаза, обернулся: позади меня молча стоял Дидье Пирони. Через несколько секунд он повернулся и ушел.
Пульс Жиля был достаточно сильным, но его состояние оставалось крайне тяжелым. Бельгийские маршалы образовали вокруг нас свободное пространство, закрывая Жиля от посторонних взглядов шерстяными одеялами. С их помощью мы перенесли его на носилках в специальный медицинский автомобиль, по дороге тщательно контролируя его сердце и стараясь не потревожить шею, чтобы избежать дальнейших повреждений. В медцентре автодрома нам удалось стабилизировать состояние Жиля (хотя ситуация в целом была безнадежной), после чего на большом военном вертолете он был эвакуирован в университетский госпиталь св. Рафаэля в Лувэне. Уже в госпитале профессор Де Луз, сделав рентгеновские снимки, объявил диагноз – смертельный перелом шеи в месте, где позвоночник соединяется с черепом (перлом основания черепа). Я переговорил с женой Вильнёва по телефону и объяснил ей ситуацию – она немедленно выехала из Монако в Лувэн. Оттуда же, из Монако, до нас дозвонился встревоженный Джоди Шектер и был страшно потрясен, услышав от меня, что положение его друга безнадежно.
Между тем Марко Пиччини, менеджер Ferrari, в отчаянии ломая руки, метался у дверей реанимационного отделения – он категорически отказывался верить в то, что спасти жизнь Вильнёва невозможно. Марко изо всех сил цеплялся за призрачную надежду, что, может быть, найдется в мире кто-нибудь, кто сотворит чудо и спасет Жиля. Он подозвал меня и попросил поговорить по телефону, как он выразился, «с лучшим нейрохирургом в мире», живущим в Монреале. Я спросил у Пиччини имя нейрохирурга, и он ответил: «Профессор Жиль Бертран». Я взял трубку: «Привет, Жиль. Это доктор Сид Уоткинс. Мы в последний раз виделись в Императорском Отеле в Токио». «Какого черта вы там делаете?» – поинтересовался он. Я объяснил ситуацию и характер ранений бедного Жиля. Закончив разговор, я повернулся к Марко, слушавшему все это с открытым ртом. «Разве вы знаете друг друга?» – спросил он. «Конечно, – ответил я. Мы старые приятели. Нейрохирургический мир слишком тесен».
Наконец приехала мадам Вильнёв. Мы долго говорили с ней, и я объяснил всю безнадежность ситуации. Она была отважной женщиной, разумной и полной достоинства, поэтому мы провели последние минуты в тишине.
Существует множество версий причин этой аварии. Связывая их воедино, можно предположить, что Вильнёв на последних минутах практики гнал изо всех сил, стремясь во что бы то ни стало превзойти время Пирони, который был быстрее. На одном из участков трассы Жиль пытался пройти Йохена Масса, но – увы! – в тот день его «теория бреши» не оправдала себя – нигде не оказалось ни единой даже самой узкой щелочки. Машины столкнулись, и Ferrari ракетой взлетела в воздух. Удар был настолько силен, что Жиля выбросило из болида вместе с сиденьем и ремнями безопасности! Сломалась ли у него шея прямо в момент удара, когда Жиль вылетел из машины, или это произошло в тот момент, когда он рухнул на землю возле отбойника – этого мы уже никогда не узнаем. Уверен я только в одном: он не страдал перед смертью. Страдали и страдают его семья и друзья, благоговея перед его памятью...

Отрывок из книги Сида Уоткинса «Жизнь на пределе»

Помнят, и будут помнить... (добавлю от себя).

[gp2]

Grand Prix Greats - A personal appreciation of 25 famous Formula 1 drivers by Nigel Roebuck 1986

A friend of mine in America sent me a cassette a while ago. On it is the sound of a lone racing car, unmistakably a Ferrari flat-12, and it is clearly audible all the way round the lap. There is a lot of wheelspin - you can hear the revs abruptly scream out of every turn - and then the volume builds until the car swishes by in a welter of spray. He taped it during the first afternoon of practice at Watkins Glen in 1979, when conditions were as bad as I have ever seen at a race circuit. In places the track was flooded, and only eight drivers ventured out. One of those
who did was Scheckter, who was second fastest behind team mate Villeneuve. Eleven seconds behind... The tape, of course, is of Gilles, and it revived memories of a day when we forgot the wintry rain until he came in, the Ferrari breathless and steaming. In the pits other drivers, aghast, had giggled nervously every time the car skittered by at 160 mph. ‘He’s different from the rest of us’, Jacques Laffite said. ‘On a separate level.. ‘. ’I scared myself rigid that day’, Jody remembered.’I thought I had to be quickest. Then I saw Gilles’s time - and I still don’t really understand how it was possible. Eleven seconds! ’Motor racing was a romantic thing for him, you see’, Scheckter went on. ‘We were close friends, doing the same job for the same team, but we had completely opposite attitudes to it. My preoccupation was keeping myself alive, but Gilles had to be quickest on every lap - even in testing. He was the fastest racing driver the world has ever seen. If he could come back and live his life again, I think he would do exactly the same - and with the same love’

By lunchtime on that fateful Saturday at Zolder I thought nothing more could increase the disenchantment I then felt for Grand Prix racing. The atmosphere in the paddock was poisonous from end to end. A fortnight before there had been FOCA’s foot stamping boycott at lmola, and earlier in the year there had been the drivers’ strike at Kyalami. The sport was in ugly turmoil, split down the middle. Between the Saturday practice sessions a talk with Teddy Mayer led to his accusation that I, and other British joumalists, had been ‘bought’ by Renault. Only that, he said, could explain our aversion to what FOCA had done. I was still in a rage when the last session started. Three-quarters of an hour later, though, under that grey and morose sky, Gilles crashed, and this immediately reduced to trivia anything else which might have been wrong. A colleague and I went to the scene of the accident. There was no official word, but I think we knew at once we were in the presence of death. A chat with Gilles that morning had been the only cheery thing about the day. As we walked in silence back to the paddock now there seemed no good reason for ever going to another Grand Prix - save that any day at a race circuit had to be better than this. For me, and countless others, the problem was that Gilles had become the sport’s redeemer, the antidote to all the disillusionment we felt. The cars of the time made a parody of ‘Grand Prix racing’, and the cancer of vested interests had eaten through a hundred friendships. But while Gilles was around, there remained a focal point to a race weekend, a reminder that not all was rancid. The driver was the man, uninhibited and natural, positive in all ways, absolutely without guile. And the thought of Villeneuve on a qualifying lap made you leave the pits, seek out a ‘good’ corner, knowing you were going to be stirred. Some images stay with you for ever.

During practice at Dijon in 1981 Gilles crashed at the Courbe de Pouas, an undulating, flat-in-fourth, right-hander, with no run-off worth mentioning. During the lunch break I found him dabbing a cut on his jaw: ‘Bloody catch fence pole cracked my helmet and broke the visor.. , ’You overdid it?’ I asked. ‘Just ran out of road?’ ‘No, no,’ he grinned. ‘l ran out of lock! The car is really bad through there - an adventure every time. Go and have a look this afternoon, and you’ll see what I mean.’ I did. I watched the Cosworth-engined Williams and Brabhams drone through on their rails, and waited. At its clipping point, at the top of a rise, the Ferrari was already sideways, its driver winding on opposite lock. As it came past me, plunging downhill now, the tail stayed out of line, further and further, and still Gilles had his foot hard down. As it reached the bottom of the dip, I knew the position was hopeless, for now it was virtually broadside, full lock on, Villeneuves head pointing up the road - out of the side of the cockpit. Somehow, though, the Ferrari did not spin, finally snapping back into line as it grazed the catch fencing, then rocketing away up the hill. For more than a hundred yards, I swear it, the car was sideways at 130 mph. ‘That’s genius’, said David Hobbs, watching with me. ‘Are you seriously telling me he’s won two Grands Prix in that?’ At that time a couple of French doctors were engaged on research into the strains imposed on a man by driving a Formula 1 car, and throughout that particular day Gilles was ‘wired up’, his heartbeat monitored. Through the morning session, prior to his accident, his rate never exceeded 127, and when he hit the guardrail there was a flash reading of 168. These were unbelievably low figures, the report concluded - particularly when compared wiih those of Pironi, whose heart thumped away at 170-207 throughout the Monaco Grand Prix!

As I read it, I remembered a ‘phone call from Amon in the summer of 1977, during which Gilles drove Chris’s CanAm Wolf. ‘Have you seen this guy Villeneuve? Well, I tell you, in fifteen years of racing I’ve never seen anyone behave like he does after a shunt. He just doesn’t react at all... ’Is he quick?’ I asked. ‘Quick?’ Amon retorted. ‘He’s got more potential than anyone I’ve ever seen...’ Perhaps, if the doctors’ report were anything to go by, there were sound medical reasons for Villeneuve’s apparent fearlessness. ‘No doubt about it’, Keke Rosberg says, ’Gilles was abnormally brave. To race against, he was the hardest bastard I ever knew, but absolutely fair. He was an honourable man, and he raced the same way. Although he would always be the last man to lift off, if he considered you’d beaten him fair and square into a corner, he would never move over on you, never change his line to block you. For that reason, you always felt completely safe in a battle with him. He was a giant of a driver.’ Villeneuve himself never saw his courage as anything out of the ordinary. ‘But’, he said, in the next breath, ‘I don’t have any fear of a crash. No fear of that. Of course, on a fifth gear corner with a fence outside, I don’t want to crash. I’m not crazy. But if it’s near the end of practice, and you’re trying for pole position maybe, then I guess you can squeeze the fear.. ‘ He was always sure that this attitude came from his snowmobiling days. ‘Every winter, you would reckon on three or four big spills - and I’m talking about being thrown on to ice at 100 mph. Those things used to slide a lot, which taught me a great deal about control. And the visibility was terrible! Unless you were leading, you could see nothing, with all the snow blowing about. Good for the reactions - and it stopped me having any worries about racing in the rain.’ The first real interview we did, at Zolder in 1978, startled me. Everything about this fellow was fresh and different. As Scheckter says, his attitude to racing was unashamedly romantic. He was embarking on his Formula 1 career, and he saw it as a great adventure, the culmination of his dreams: ‘If someone had said to me “Villeneuve, you can have three wishes”, my first would have been to get into racing, my second, to be in Formula l, my third to drive for Ferrari...’